Хорал [litres] - Кент Харуф
Когда они уже достаточно далеко прошли по дороге, так что старик больше не мог их хорошенько разглядеть, другой мальчик сказал:
– Все равно у меня осталось это.
Он остановился и вынул из заднего кармана огарок.
– Ты это взял? – возмутился Бобби. – Ты не должен был это даже трогать.
– Да чё с вами? Это ж свечка.
– Неважно, – сказал Айк. – Она не твоя. Ты не видел ту девушку.
– Мне и не нужно на нее смотреть. Мне на нее плевать.
– Ты не видел ее той ночью.
– О, я видел уйму таких без одежки. Я видел их розовые сиськи много раз.
– Ты не видел ее, – сказал Айк.
– И чё?
– Она другая. Она была красивой, верно, Бобби?
– На мой взгляд, она красивая, – откликнулся Бобби.
– Мне до этого дела нет. Я оставлю свечку себе.
Они двинулись по грунтовой дороге к дому. Возле гравийной дорожки группа разделилась: мальчик отправился в город один, а братья развернулись и прошли мимо своего пустого дома к загону, где дремали их лошади. Они хотели побыть там, с лошадьми.
Виктория Рубидо
Как-то вечером, закончив мыть посуду в кафе «Холт» и съев за стойкой свой ужин, она не пошла сразу домой к Мэгги Джонс. Вместо этого она отправилась гулять по городу одна, наглухо застегнув пальто и засунув руки поглубже в рукава.
Она позвонила из телефонной будки возле шоссе на краю города, где была оборудована небольшая площадка для машин и стоял столик для пикника под четырьмя приземистыми, уже облетевшими китайскими вязами. Покупатели скота пользовались телефоном в течение дня: разговаривая, склонялись над капотами своих пыльных пикапов, вытягивали трубку на кабеле, насколько это возможно, записывали цифры в блокнотах. Стемнело. Солнце зашло два часа назад, колючий и морозный зимний ветер гнал по шоссе коричневые комья грязи, забивая ими стоки у обочины. Новые уличные фонари лили желтоватый свет на пустой асфальт, отмечая въезд в город. Она позвонила в справочную в Норке, откуда он был родом, в соседний город к западу от Холта. Оператор дал ей номер, который значился за его матерью.
Когда она набрала номер, на том конце тут же ответила женщина – она с самого начала звучала раздраженной.
– Можно поговорить с Дуэйном? – спросила девушка.
– Кто это?
– Его подруга.
– Дуэйна здесь нет. Он тут не живет.
– Он в Денвере?
– А кто спрашивает?
– Виктория Рубидо.
– Кто?
Девушка повторила.
– Никогда не слышала от него этого имени, – сказала женщина.
– Я его подруга, – ответила девушка. – Мы познакомились этим летом.
– Это вы так говорите. А мне почем знать? – возразила женщина. – Я не отличу вас от Нэнси Рейган.
Девушка взглянула на противоположную сторону шоссе. Обрывок бумаги летал над канавой, кувыркаясь в пыли.
– Не могли бы вы просто дать мне его номер телефона? – попросила она. – Пожалуйста, мне нужно с ним поговорить. Я хочу ему кое-что сообщить.
– А теперь послушай меня, – проговорила женщина. – Я же сказала, его тут нет. А значит, так и есть. Я не раздаю его номер всем желающим. У него есть личная жизнь. Он работает, и этим он и должен заниматься. Кем бы ты ни была, оставь его в покое. Слыхала?
И она бросила трубку.
Девушка вернула трубку на место. Впервые она почувствовала себя так одиноко, отрезанной от мира, напуганной. Ее уже редко тошнило по утрам, но все еще часто хотелось плакать, и в последнее время джинсы и юбки стали слишком узкими на талии, так что она начала носить их, не застегивая, с приколотой резинкой, чтобы они не спадали, – хитрость, которую ей подсказала Мэгги Джонс. Девушка взглянула в одну сторону шоссе, потом в другую. Дорога была пуста, за исключением большого бензовоза, который грохотал по шоссе с запада. Она услышала визг тормозов, когда он замедлялся, проезжая под фонарями. Водитель, сидевший в высокой кабине, так на нее загляделся, что чуть шею себе не свернул.
На противоположной стороне шоссе, через квартал в сторону города, находилась закусочная «У Шаттук», и девушка решила пойти туда. Ей пока не хотелось возвращаться к Мэгги. В школе проходил педсовет, и дома оставался только отец хозяйки. Девушка двинулась в сторону закусочной. Она испытывала к ней теплые, ностальгические чувства, будто ее притягивало туда прошлое. Именно там летом он покупал им гамбургеры и кока-колу, а после они забирали пакет с едой в машину и ехали по пустой равнине на север от города по безымянным гравийным дорогам, катались одни в тот час, когда небо только начинает темнеть и раскрашиваться в закатные цвета и зажигаются первые звезды, когда все полевые птички летят домой.
В «У Шаттук» имелся узкий зал с тремя столиками вдоль стены, за которыми можно было поесть, если заказываешь не из машины. Когда девушка вошла, за одним из столиков ели молодая женщина с двумя маленькими девочками. У женщины были непослушные рыжие волосы, похоже, крашенные. Она ела чили из пластиковой тарелки, а девочки – хот-доги, и обе посасывали через трубочки шоколадные коктейли.
У окошка заказов девушка попросила кока-
колу, старенькая миссис Шаттук поставила стакан на прилавок, и девушка отнесла его за угловой столик у окна с видом на шоссе. Села и положила красную сумочку на стол. Расстегнула пальто. Принялась пить и смотреть на улицу. Мимо проехала машина со старшеклассниками: окна открыты, музыка гремит. Потом прогрохотали два грузовика для перевозки скота, один за другим, – окна кафе от них задрожали. Сквозь вентиляционные отверстия в алюминиевых бортах она видела коричневые шкуры животных, по панелям неровными пятнами стекал навоз.
Из колонок под потолком звучала музыка в стиле кантри. Молодая рыжеволосая мать за соседним столиком доела чили и теперь курила. Она дергала ногой под музыку, раскачивая туфелькой. Из колонок над головой девичий голос пел: «Ты запудрил мне мозги, малыш, но теперь я ухожу»[11]. Нога двигалась в такт музыке. Вдруг женщина вскочила из-за стола и закричала:
– О Господи Исусе! О Боже. Да что с тобой?
Она дернула младшую из девочек за руку, подняла ее со стула и резко поставила на ноги:
– Ты что, не видела, что творишь?
Из опрокинутого стакана по столу расползалась лужица шоколадного коктейля, серо-коричневое молоко стекало с края маленьким
